Из донесения французского военного атташе в Польше Ф. Мюсса министру национальной обороны и военному министру Франции Э. Даладье – о влиянии Польши на ход и итоги англо-франко-советских переговоров по созданию единого антифашистского фронта сопротивления

№ 163/^[1]                                                                                                                     24 августа 1939 г.

                                                                                                                                                       Секретно

экз. № 1
 

Изложение событий, произошедших после предыдущего донесения      1

Польский штаб и переговоры в Москве                                                                        1–17

Положение в Данциге                                                                                                              18

Немецкая кампания против Польши                                                                             19–20

Генерал Мюсс, военный атташе Франции в Польше

Мюсс

Изложение событий, произошедших после предыдущего донесения.

В последние дни рост проводимых в Германии военных мероприятий, крайне разнузданные кампании в германской прессе и на радио свидетельствовали о том, что скоро давление на Польшу достигнет своей крайней точки.

Тем не менее польское руководство сохраняло спокойствие и полную уверенность, и было невозможно убедить его согласиться пойти на уступки требованиям, представленным Советами нашим военным делегациям в Москве.

Отъезд в Москву г-на де Риббентропа и возникшая в результате этого совершенно новая ситуация, наконец, поколебали эту непреклонность, но, по-видимому, слишком поздно.

Объявление об этой поездке очень обеспокоило политические круги; тем не менее пресса сохраняла состояние полного спокойствия, и общественность не казалась взволнованной.

Сегодня советско-германский пакт – свершившийся факт.

Сегодня ночью польское правительство приняло решение значительно усилить меры предосторожности. Отмечаются многочисленные пограничные инциденты, германскими властями был арестован польский дипломатический курьер. Вероятно, события теперь будут развиваться стремительно.

Польский штаб и переговоры в Москве.

Имею честь ниже доложить об исполнении возложенной на меня миссии ввести польский генштаб в курс военных переговоров в Москве и выслушать их предложения.

О состоянии переговоров в Москве и условиях, выдвинутых русскими, мне стало известно из телеграмм:

– генерала Думенка от 14 августа;

– нашего посла в Москве, переданной в посольство в Варшаве, от 15 августа;

– Кэ д’Орсе^[2], касающейся беседы г-на Бонне с послом Польши, от 16 августа.

Кроме того, 17 августа в 21 ч в Варшаву прибыл капитан Бофр, присланный тайно генералом Думенком. Он устно передал мне все полезные детали о последовательном ходе переговоров. Из его сообщения следовало, что переговоры застыли на мертвой точке, что они практически прерваны; что их возобновление, кажется, зависит от благоприятного ответа польского генштаба и, наконец, что время торопит, это возобновление не может быть отсрочено далее, чем на 20 или 21 августа^[3].

Первая беседа с начальником Главного штаба.

На следующий день, 18 августа в 11 ч 30 мин, я имел длительную беседу с генералом Стахевичем, начальником Главного штаба. В это же время посол Франции был принят г-ном Беком, который затем вечером принимал посла Англии, имевшего от своего правительства поручение поддержать французские предложения.

После того как я показал генералу Стахевичу уполномочивающий меня приказ, я сначала по поручению нашей делегации в Москве подтвердил ему, что никаких сведений, касающихся Войска Польского, не было и не будет передано русским.

Затем я, по возможности полно, обрисовал ему ситуацию, особенно выделив следующие моменты:

– Значение, которое мы придаем созданию единого фронта сопротивления в Восточной Европе с участием русских, которое во многом может усилить его эффективность.

– К тому же, польское правительство само признало пользу его создания.

– Еще более важно избежать провала [переговоров], последствия которого были бы неизмеримы; в тот момент, когда Гитлер колеблется между войной и миром, прекращение переговоров стало бы элементом, способным побудить его к самым худшим предприятиям. Польша заинтересована в этом в первую очередь.

– Нам известны ваши чувства, ваши возражения, мотивы вашей политической позиции, мы не просим вас изменить ее, мы просим только дать возможность работать нашим представителям.

– Однако, даже ограниченные вопросами коммуникаций, снабжения и транзита, переговоры не могут успешно продолжаться без участия или, по меньшей мере, молчаливого согласия польского генштаба.

– Если вы не хотите участвовать, окажите доверие генералу Думенку, точно укажите ваши потребности и ваши предложения, он изучит их и составит программу для рассмотрения с русскими. Именно так мы поступили в Анкаре; генерал Хюнтцигер вел переговоры один, Англия затем давала согласие.

– Это не все, русские проявляют решимость оказать коалиции эффективную, реальную, прямую помощь; они не хотят быть союзниками второй зоны, ограничиваясь снабжением сражающихся. К тому же они хотят воевать на стороне Польши независимо от того, каким образом будет начата война; их предложение о сотрудничестве действительно во всех случаях, если Польша будет в состоянии войны с Германией.

– Но они уже сейчас очень хотят иметь уверенность в том, что их военные действия смогут быть осуществлены. Для этого следует изучить силы и средства:

– авиация,

– отправка боевой техники,

– подразделения технических войск, выделенные польской армии.

– Наконец, возможность использования советских войск на польской территории, в коридорах, границы которых были бы строго определены, например, на самом севере или на самом юге Польши.

– Подтвердить полномочия рассматривать эту возможность, вот что требовали русские от наших делегаций; вот в чем сейчас загвоздка; переговоры смогут возобновиться, только когда наши представители будут в состоянии дать благоприятный ответ.

– Для вас речь идет только о принципиальном согласии, абсолютно секретном и только в военной сфере; оно может быть реализовано в избранной вами форме: либо договора, если вы согласитесь участвовать в переговорах, либо официозного согласия, пусть даже вашего молчаливого согласия нам; этого будет достаточно, чтобы позволить нашим делегациям рассмотреть с советскими представителями возможность использования коридоров на польской территории в обмен на формальное заверение со стороны русских не выходить за их пределы и не оставаться там.

– С этого времени генерал Думенк сможет основательно продвинуть разработку и обсуждение всех форм помощи, которую русские могут вам оказать, в частности авиацией.

– Итак, к утру в воскресенье вы должны дать мне ответ, на который я обращаю ваше внимание; все, что мы от вас просим, – это не занимать позицию, которая неизбежно приведет к прекращению переговоров.

– Я повторяю, что последствия провала [переговоров] были бы в настоящую минуту неизмеримы.

– Сравните их с тем, что мы у вас просим: молчаливое и ограниченное согласие в военном плане, так как нашим представителям, ведущим переговоры, кажется, что русские имеют в виду только стратегические соображения; к тому же согласие предварительное, поскольку речь идет только о возможности продолжить разработку, никаких окончательных решений не будет принято, пока мы не получим ваше одобрение.

– Взамен вы получите прямую и реальную помощь, имеющую свое значение, и главным образом гарантию ваших тылов и организацию ваших коммуникаций и снабжения по русской территории, организацию, которую было бы трудно импровизировать в нужный момент и которая должна быть тщательно подготовлена.

– Я знаю, что ваш замысел состоит в том, чтобы дождаться начала военных действий и тогда начать разговор с русскими, но тогда будет слишком поздно. Вы рискуете, особенно если советское правительство будет не в духе из-за провала нынешних переговоров, столкнуться с Россией, занявшей сугубо нейтральную или даже недоброжелательную позицию, которая не станет оказывать помощь вашим тылам.

– Во всяком случае, тогда вы будете договариваться в неблагоприятных условиях, так как, будучи в состоянии войны с немцами, вы лишитесь свободы действий, вы подвергнитесь риску столкнуться со стороны русских с требованиями более жесткими, чем те, что сформулированы сейчас.

– Ваш несомненный интерес заключается в том, чтобы эта проблема стала предметом переговоров сейчас, в то время когда вы не находитесь под давлением обстоятельств и когда переговоры ведутся Францией и Великобританией и при их поручительстве в масштабах всего Восточного фронта.

– Я повторяю, речь для вас идет только о том, чтобы дать секретное и молчаливое согласие на продолжение обсуждения технических вопросов, не касающегося каких-либо политических вопросов, притом согласия, которое не обязывает вас к чему-то окончательному.

– Кажется, это сущий пустяк в противовес возможности избежать войны и, во всяком случае, вступить в нее с поддержкой русской авиации и опираясь на хорошо созданный Восточный фронт, а также в противовес серьезности отказа.

Генерал Стахевич слушал меня с большим вниманием, не перебивая и делая многочисленные заметки. На большинство моих доводов он не произнес ни одного возражения.

Он спросил меня, будут ли коридоры, выделенные русскими, открыты им автоматически в начале войны. Я ответил, что условия ввода советских войск на польскую территорию как раз входят в число вопросов для обсуждения, если переговоры продолжатся, и затем для утверждения польским правительством.

Потом он выразил удивление и недоверие в отношении предложений русских: «Я не могу поверить, что русские действительно хотят сражаться с немцами; им так удобно оставаться на втором рубеже, Польша их прикрывает. Как, впрочем, практически могли бы развиваться их наступательные действия, в узких коридорах, в стране с плохо развитой системой коммуникаций! Где и как они придут в соприкосновение с германскими войсками? Я не представляю, это не реально. Это слишком явный блеф, шантаж; и в военной сфере они возобновляют ту же тактику шантажа, которой они следовали во время политических переговоров с вами. То, чего они добиваются, это получить над нами политическое превосходство, которое тяжело отразится на нашем будущем, так как, несмотря на обещание секретности, они не преминут воспользоваться ею. Если мы разрешим им войти на нашу территорию, они там останутся, обоснуются там и не пойдут дальше, под разного рода предлогами они не вступят в бой с немцами».

Мы долго дискутировали. Я вновь излагал ему мои аргументы, в частности о тяжелых условиях, в которых оказалась бы Польша на переговорах с СССР после начала военных действий. Генерал, напротив, полагал, что Москва в тот момент более чем в мирное время была бы расположена помочь Польше бороться с немцами, и что легко можно было бы достичь договоренности.

Я настаивал также на опасности провала переговоров в Москве; он не оспаривал это, сожалея о том, что мы оказались в тупике.

Что касается согласия на предложение русских, он видел его в самых мрачных красках: «Тогда неважно, будет ли война выиграна или проиграна, если русские будут на нашей территории, они там останутся; даже победив, Польша потеряет часть территории, ведь не будут же союзники воевать, чтобы вынудить советские войска покинуть “оккупированные районы”?»

В конечном счете, он заключил: «Такое решение выходит за пределы моих полномочий, я доложу обо всем маршалу, который примет решение».

По результатам нашей беседы я отправил в Париж и в Москву телеграмму 150/S.

Позиция начальника генштаба оставляла мало надежды на благоприятный исход. Беседа, которую в то же самое время имел посол Франции с г-ном Беком, оставила еще менее воодушевляющее впечатление. Министр иностранных дел выразил то же недоверие, добавив, что с самого начала политических переговоров в Москве СССР маневрировал, чтобы свалить ответственность за их провал на Польшу. Кроме того, он настаивал на том, что, если Польша совершит ошибку, согласившись на требования русских, рейх будет об этом информирован самими Советами и война станет неизбежной. Он согласился, однако, подумать об этом с главнокомандующими, но без особой надежды. На встрече с послом Англии г-н Бек оказался не в лучшем расположении.

Вторая беседа с генералом Стахевичем.

В субботу, 19 августа, утром мой британский коллега, полковник Суорд, прибыл показать мне докладную записку, только что составленную им совместно с одним из своих товарищей из Министерства военно-морского флота Великобритании, с изложением преимуществ, прежде всего с морской и коммуникационной точек зрения, которые польский штаб получил бы в случае согласия на предложение русских. Он хотел показать эту докладную записку начальнику Главного штаба.

Я тотчас воспользовался этим случаем, чтобы вновь попытаться убедить генерала Стахевича, и попросил его о встрече с просьбой отложить отправку польского ответа.

Он принял нас, полковника Суорда и меня, в 12 ч 30 мин. Он показался мне еще менее расположенным, чем накануне, присоединиться к нашей точке зрения.

Он оспорил доводы полковника Суорда, касающиеся возможностей транзита через советскую территорию. «Советы, – сказал он, – покупают у нас уголь в Верхней Силезии, потому что они не могут обеспечить свои заводы своим русским углем из-за низкой производительности их транспортных средств».

Британский военный атташе высказал мысль о том, что можно было бы рассмотреть перевозки советских войск на польской территории в закрытых эшелонах, как это практикуется для германских военных перевозок через померанский коридор; он набросал план перевозок между Минской областью и железнодорожными узлами Вильно, Гродно, Белосток. Генерал резко возразил: «Гродно, Белосток – это же центр Польши, кроме того, армия не будет оставаться в эшелонах, ей нужны тылы, стало быть, территория». Что касается передвижения советских войск на севере Вильно, то он считает, что это иллюзорная операция по причине слабого развития в этом районе шоссейных и железных дорог, ведущих к тому же в Литву, а не в Восточную Пруссию.

Полковник Суорд согласился, что польскому штабу трудно принять требования русских «ex abrupto»^[4], в то время как они не имели возможности изучить вопрос, и, может быть, его мнение изменилось бы, если бы ему представили основательно составленный меморандум, в котором могли бы быть собраны все аргументы.

Начальник Главного штаба ответил, что никакая аргументация не могла бы побудить Польшу уклониться от священного принципа, определенного в качестве основного маршалом Пилсудским: ни в коем случае не допускать иностранные войска на польскую землю. «Учитывая наше географическое положение, этот принцип является основой нашей независимости, мы противопоставляли его немцам, он не менее приемлем и в отношении русских; напрасно Вы говорите мне, что вопрос касается только военной сферы; согласиться в мирное время на ввод иностранных войск на государственную территорию является, прежде всего, актом политическим, возлагающим ответственность на польское правительство, мы не допускаем даже мысли об этом, даже предположения, хоть на одно мгновение, хотя бы в качестве военной игры. Впрочем, наша позиция по этому поводу хорошо известна, наше правительство много раз заявляло о ней, она никогда не менялась».

Главные слова были сказаны; после этого, зная поляков, было абсолютно очевидно, что они останутся неумолимы.

Между тем мы исчерпали все возможные формы компромисса. Начальник Главного штаба даже не пожелал рассмотреть использование русской авиацией польских площадок, повторяя, что это вопрос, который может ставиться только после начала военных действий. Прежде всего он был озабочен тем, чтобы не оставить ни малейшего сомнения в окончательном решении штаба и польского правительства ни в коем случае не допустить возможности ввода русских на польскую территорию и не пойти с ними ни на какие переговоры в мирное время.

Он постоянно возвращался к невозможности полагаться на обязательства, взятые Советами: «Мы здесь представляем три порядочные страны и мы взаимно верим в наши обязательства; с русскими – совершенно другое дело».

Относительно боеспособности советской армии, он привел мнение германского военного атташе в Москве: «Способна оборонять свою территорию, не способна к наступательным действиям за ее пределами».

Я вновь вернулся к идее меморандума, показывая генералу, что, если, на удачу, московские переговоры смогут продолжиться, там можно было бы провести чрезвычайно полезную работу, рассмотрев в целом сотрудничество всех элементов (поляков, русских, румын, турок), призванных создать Восточный фронт, что эти разработки, продолженные с помощью русских, могли бы привести к составлению документа, который он, несомненно, не отказался бы принять, если бы он был передан ему французским и английским генштабами. В этом документе были бы изложены различные формы, которые могла бы иметь советская поддержка; в интересах польского генштаба было бы очень [важно] ознакомиться с ним и сделать свои замечания.

С некоторым недоверием генерал Стахевич ответил, что он передаст маршалу это предложение, но, разумеется, польский генштаб ни в коем случае не изменит своего решения отказать русским в проходе или сотрудничать с ними.

Он также очень скептически отнесся к полезности изучения с советскими представителями функционирования и улучшения коммуникаций. «Они ничего не сделают, – сказал он. – Если разразится война и они захотят нам помочь, это будет очень просто: можно будет использовать пути, служащие сегодня для торговых перевозок; у остальных низкая пропускная способность».

Было очевидно, что дискуссия только усиливает предвзятое мнение нашего собеседника; не оставалось ничего другого, как попытаться не потерять хоть какую-то способность к маневру нашей делегации в Москве и для этого не регистрировать определенный отказ со стороны польского штаба.

«Я вижу, каким будет Ваш ответ, – сказал я генералу Стахевичу, – но Вы пока не дали его мне официально».

«Я могу сделать это сейчас, у меня есть на это полномочия», – ответил он мне.

«Не давайте мне его, мы выяснили вопрос, но будет лучше, если наша делегация в Москве сможет вести себя так, как будто бы никакого вопроса Вам не задавали».

Не без волнения генерал сказал нам, что он понимает предпринимаемые нами усилия, чтобы избежать прекращения переговоров, что он сожалеет, что не смог оказать нам в этом содействие, и что он охотно согласится считать, что этот вопрос не был ему задан, если мы полагаем, что задача наших представителей в Москве от этого могла бы стать легче.

Он назначил нам новую встречу вечером, чтобы передать нам ответ маршала по поводу меморандума.

Последовавший телефонный звонок перенес эту встречу на следующее утро, поскольку генерал должен был отлучиться.

Вечером посол Франции был принят г-ном Беком. Министр, признавая ценность некоторых наших аргументов, заявил, что польское правительство согласно с маршалом и поддерживает его позицию, что оно не желает иметь с СССР никакого военного соглашения и что оно не допустит, чтобы в какой-либо форме обсуждалось использование иностранными войсками части польской территории.

Было условлено, что этот ответ был дан «entre nous»^[5] и что польское правительство оставляет на наше усмотрение решать, если мы сочтем это уместным, был ли этот вопрос задан Польше.

Именно эту последнюю позицию, задолго до этой встречи, я поручил капитану Бофру, отбывающему в 17 ч в Москву, предложить нашей делегации, полагая, что та могла бы основывать на этом тактику, заключающуюся в контратаке русских на то, что их преждевременные и неточные требования не могут быть разумно представлены заинтересованным штабам до более глубокого изучения.

Третья беседа с генералом Стахевичем.

Начальник Главного штаба принял нас, полковника Суорда и меня, в воскресенье 20 августа в 13 ч.

Он сказал нам, что вопрос закрыт ответом, данным накануне г-ном Беком и согласованным с маршалом.

Что касается меморандума, который, возможно, будет представлен польскому штабу и касается совместного сотрудничества на Восточном фронте, он подтвердил, что согласился бы ознакомиться с ним, но уточнил, что это никоим образом не означает, что Польша может изменить свою точку зрения, касающуюся ввода иностранных войск на ее территорию.

Он счел нужным уточнить, что не должно оставаться никакого сомнения по поводу бесповоротного решения польского правительства относительно этого вопроса и что в особенности надо избегать всего, что могло бы позволить Советам думать, что Польша способна в случае необходимости изменить позицию, которую она до сих пор занимала.

Я ответил генералу, что остается очень мало надежды на возможность продолжения московских переговоров, но, что, если дела повернутся другим образом, я надеюсь, что он не откажется, чтобы я держал его в курсе этих переговоров, и что он согласится знакомить меня – строго между нами – с замыслами и потребностями польского штаба так, чтобы наши представители, ведущие переговоры, могли учитывать их в своих разработках.

У генерала не было никаких возражений, но он напомнил еще раз о непоколебимой позиции, занятой Польшей.

Мы столкнулись с догмой, завещанной маршалом Пилсудским. Принимая во внимание менталитет польских руководителей, мы не смогли преодолеть это препятствие, однако точка зрения последних в отношении русских за прошедшие шесть месяцев сильно изменилась.

Но это сближение, представляющее собой только некоторое улучшение атмосферы между двумя странами и практически поддерживаемое только в торговой области, оставляет незатронутыми основные положения польской политики.

Точка зрения польского правительства и штаба по этому вопросу всегда была четко определена, и я неоднократно имел возможность в своих донесениях^[6] констатировать, что военное или политическое соглашение с Советами в мирное время, и особенно идея допустить советские войска на польскую территорию, полностью исключается. Только с началом военных действий можно было бы стремиться к заключению соглашения с Советами в надежде на то, что германская угроза сделала бы их тогда гораздо более сговорчивыми.

Поляки не могут допустить, чтобы их территориальная неприкосновенность была поставлена под вопрос, даже под видом оказания им помощи. История широко подтверждает, по их мнению, этот принцип, основанный на равном недоверии в отношении их двух великих соседей.

Новое положение, явившееся результатом германо-советских переговоров.

Заявление ДНБ^[7] о предстоящем заключении германо-советского договора о ненападении и поездке г-на фон Риббентропа в Москву 23 августа произвело здесь эффект разорвавшейся бомбы.

Судя по первой реакции г-на Бека, принявшего посла Франции в ночь с 21 на 22 августа, и генерала Стахевича, с которым я встретился утром 22-го, они увидели в этом событии полное оправдание своего недоверия к Советам. Оба были очень спокойны и склонны считать, что положение мало изменилось, что позиция западных держав и Польши должна оставаться столь же непреклонной, к тому же надо подождать, чтобы определить реальное значение этого договора, и что г-н фон Риббентроп в свою очередь скоро познает неожиданности и разочарования, которые приберегает для своих партнеров двуличность советской дипломатии.

Сотрудники Министерства иностранных дел и 2-е бюро [Генштаба французской армии] были менее оптимистичны и расценивали положение как очень серьезное. Пресса дня ограничилась констатацией официального сообщения ДНБ без комментариев, но политические круги были сильно взволнованы.

Начальник Главного штаба сказал мне, что он с маршалом разрабатывает меры предосторожности, которые, возможно, придется принять.

Между тем становится известно, что французская и английская военные делегации остаются в Москве и что заключение германо-советского пакта, кажется, не далеко продвинулось, а его значение более ограниченно, чем это пытались представить новости из германского источника.

Инструкции, полученные послом Франции из Кэ д’Орсе в ночь с 22-го на 23-е, предписывали ему попытаться предпринять новый демарш в отношении польского правительства с целью убедить его отказаться, если возможно, от своего решения не давать согласие, даже молчаливое, на сотрудничество с Советами. Положение, в самом деле, коренным образом изменилось; стало необходимо и, кажется, возможно противодействовать германскому маневру и, может быть, даже частично сорвать его, что позволило бы резко изменить впечатление, произведенное на общественное мнение в различных заинтересованных государствах. Но для этого было необходимо, чтобы Польша рассталась со своей непреклонной позицией, перечеркивающей всякую возможность переговоров с Советами, и которую она отныне не может сохранять, не взяв на себя тяжелый груз ответственности.

Г-н Леон Ноэль 23 августа предпринял спешный демарш в отношении г-на Бека; министр, казалось, дрогнул, но попросил дать отсрочку с ответом, и новая встреча была назначена на 12 ч 15 мин.

На этой второй встрече г-н Бек уступил, не преминув вновь продемонстрировать глубокую неприязнь, которую испытывают поляки в отношении возможного ввода советских войск. Он согласился на следующую формулировку, определяющую речь генерала Думенка, теперь уполномоченного держать ее перед своими советскими собеседниками: «Мы достигли уверенности, что в случае совместных действий против германской агрессии сотрудничество между Польшей и СССР, при технических условиях, которые надлежит определить, не исключено (или возможно).

Французские и британские штабы считают, что с того момента имеется основание для немедленной разработки всех условий сотрудничества».

По-видимому, такая формулировка открывает нашим делегациям достаточные возможности для переговоров. Для поляков она представляет значительную жертву, на которую они никогда бы не пошли, если бы перспектива германо-советского пакта не создавала непосредственной угрозы, требующей срочного отражения удара и оправдывающей отступление от правил, приемлемых для мирного времени.
 

РГВА. Ф. 198к. Оп. 2. Д. 292. Л. 148–166. Подлинник.
На бланке французского военного атташе в Польше с печатью.
На французском языке.

Перевод с французского языка Л.И. Кудрявцевой.

[1] Так в документе. Литера «S» (указание на секретность) отсутствует.

[2] Кэ д'Орсе – Орсейская набережная р. Сены в центре Парижа, где находится здание французского Министерства иностранных дел. В дипломатическом обиходе под Кэ д'Орсе понимается само Министерство иностранных дел Франции.

[3] Телеграмма г-на Наджиара вскоре подтвердила, что следующее заседание действительно назначено на 21 августа. (Примеч. док.)

[4] Ex abrupto (лат.) – сразу, без подготовки.

[5] Entre nous (франц.) – между нами.

[6] А именно, донесения от 11 января, 6 апреля, 19 июля, 2 августа 1939 г. (Примеч. док.)

[7] ДНБ (нем. – Deutsche Nachrichtenbüro) – Германское информационное бюро.